Утреннее

(У Саши Черного есть стихотворение "Полдень. Франты-гимназисты..." и т.д. Поутру поймала ритм и размер)

Утро. Чинно выплывают
Из дворов автомобили,
Вяло дворники зевают,
Поднимая тучки пыли.

На деревьях заседают
Воробьи, качая ветки,
И крикливо осуждают
Неэтичность птичьей клетки.

По тропинкам торопливо
Все бегут, вокруг не глядя.
Жадно пьет из банки пиво
За углом похмельный дядя.

Наверху сигналят в пробках,
Под землей стучат вагоны.
Солнце в небо лезет робко...
С добрым утром, милый город!

Утреннее

(У Саши Черного есть стихотворение "Полдень. Франты-гимназисты..." и т.д. Поутру поймала ритм и размер)

Утро. Чинно выплывают
Из дворов автомобили,
Вяло дворники зевают,
Поднимая тучки пыли.

На деревьях заседают
Воробьи, качая ветки,
И крикливо осуждают
Неэтичность птичьей клетки.

По тропинкам торопливо
Все бегут, вокруг не глядя.
Жадно пьет из банки пиво
За углом похмельный дядя.

Наверху сигналят в пробках,
Под землей стучат вагоны.
Солнце в небо лезет робко...
С добрым утром, милый город!

Обрыв

Жизнь стала похожа на тот обрыв, на который она забиралась девочкой.
Ей показалось тогда, что ее все бросили, потому что папа ушел наверх, покуда она увлеченно играла в песок на пляже. Оглянулась – никого. Только море, песок и ветер. И обрыв из ракушечника – отвесный, страшный. Приближалась буря. Девочка полезла наверх, хватаясь за выступы, ноги в сандалиях скользили, она плакала, размазывая слезы по лицу грязными кулачками, останавливалась, звала папу – никто не откликался, все заглушал ветер. Даже собственная косынка была против нее – она развивалась флагом, норовя побольнее шлепнуть по лицу.
Потом, уже наверху, ее назвали очень храброй, целовали, любили и кормили свежесваренным супом из котелка.

Сейчас она тоже ползла одна, выше и выше. Ракушечник под руками был спрессован из ее прошлого и будущего, пласты шли вперемешку, и она не знала, что послужит ей опорой в следующую минуту, просто ползла, нащупывая неровности в камне. Она знала, что где-то там, наверху – люди и костер, на котором варится в котелке специальная еда для усталых путешественников. Внизу был только песок, море и ветер.
Наедине с собой, с Богом, с вечностью.

Обрыв

Жизнь стала похожа на тот обрыв, на который она забиралась девочкой.
Ей показалось тогда, что ее все бросили, потому что папа ушел наверх, покуда она увлеченно играла в песок на пляже. Оглянулась – никого. Только море, песок и ветер. И обрыв из ракушечника – отвесный, страшный. Приближалась буря. Девочка полезла наверх, хватаясь за выступы, ноги в сандалиях скользили, она плакала, размазывая слезы по лицу грязными кулачками, останавливалась, звала папу – никто не откликался, все заглушал ветер. Даже собственная косынка была против нее – она развивалась флагом, норовя побольнее шлепнуть по лицу.
Потом, уже наверху, ее назвали очень храброй, целовали, любили и кормили свежесваренным супом из котелка.

Сейчас она тоже ползла одна, выше и выше. Ракушечник под руками был спрессован из ее прошлого и будущего, пласты шли вперемешку, и она не знала, что послужит ей опорой в следующую минуту, просто ползла, нащупывая неровности в камне. Она знала, что где-то там, наверху – люди и костер, на котором варится в котелке специальная еда для усталых путешественников. Внизу был только песок, море и ветер.
Наедине с собой, с Богом, с вечностью.