Сила обуви

За завтраком - традиционное чтение "Гения места". На этот раз зацепил кусочек из "Токио-Киото. Попытка икебаны (окончание)". О рекане.

"Снятие обуви при входе в дом сразу выбивает иностранца из колеи. Он становится покорным и запуганным: даже американцы в рекане говорят тихо, встают к завтраку по команде, лезут в общую ванну, где уже кто-то лежит, в сортире садятся на корточки. И сразу, надев в прихожей туфли и выйдя на улицу, - снова хозяева планеты. Вроде вся сила человека - в ботинках." (с)

Осмотрела свою обувь на предмет поиска силы. Пока не нашла.

Хорошего дня, друзья!

Сила обуви

За завтраком - традиционное чтение "Гения места". На этот раз зацепил кусочек из "Токио-Киото. Попытка икебаны (окончание)". О рекане.

"Снятие обуви при входе в дом сразу выбивает иностранца из колеи. Он становится покорным и запуганным: даже американцы в рекане говорят тихо, встают к завтраку по команде, лезут в общую ванну, где уже кто-то лежит, в сортире садятся на корточки. И сразу, надев в прихожей туфли и выйдя на улицу, - снова хозяева планеты. Вроде вся сила человека - в ботинках." (с)

Осмотрела свою обувь на предмет поиска силы. Пока не нашла.

Хорошего дня, друзья!

Вечерний треп

- Суета убивает, - сказало мелкое, покачивая лапой в старых китайских шлепанцах, и почесало бок.
Мы сидели в пустом офисе, слушали жужж[я]нье Эпсона, расходующего впустую (ведь в конечном счете в корзину) картридж. Жара, усиленная двумя десятками больших и малых человеческих тел, уползла за уходящими (и приходящими) _вовремя_.
- Хочешь сыр? – спросила я, разглядывая три уже оплавленных потных кусочка. Они были такими маленькими в огромном цветастом блюдце, жалкие, как сиротки, опошленные жарой и посудиной, как опошляется ручной работы кольцо на пухлых пальцах рыночной торговки.
Мелкое потянуло носом и чихнуло, махнув лапкой «не буду».
- Тогда будем пить чай. Эх, вот целый бы день так работать – в тишине и покое, владея пространством и временем, как человек, а не существо, которому платят деньги за суету с девяти до семнадцати тридцати.
Я мечтательно завела глаза и поехала в кресле на колесиках к стенке.
- Ты этаа, чайник-то включи, - напомнило мелкое. – И этаа, мне без сахара.

Вечерний треп

- Суета убивает, - сказало мелкое, покачивая лапой в старых китайских шлепанцах, и почесало бок.
Мы сидели в пустом офисе, слушали жужж[я]нье Эпсона, расходующего впустую (ведь в конечном счете в корзину) картридж. Жара, усиленная двумя десятками больших и малых человеческих тел, уползла за уходящими (и приходящими) _вовремя_.
- Хочешь сыр? – спросила я, разглядывая три уже оплавленных потных кусочка. Они были такими маленькими в огромном цветастом блюдце, жалкие, как сиротки, опошленные жарой и посудиной, как опошляется ручной работы кольцо на пухлых пальцах рыночной торговки.
Мелкое потянуло носом и чихнуло, махнув лапкой «не буду».
- Тогда будем пить чай. Эх, вот целый бы день так работать – в тишине и покое, владея пространством и временем, как человек, а не существо, которому платят деньги за суету с девяти до семнадцати тридцати.
Я мечтательно завела глаза и поехала в кресле на колесиках к стенке.
- Ты этаа, чайник-то включи, - напомнило мелкое. – И этаа, мне без сахара.

Про ленточки

Раз сидела на окошке,
Вдруг откуда ни возьмись
Прибежали обе кошки
И меня свалили вниз.

Разорвали на клочки,
На клочки, на ленточки.

Я поплакала-поныла
И сказала: как же быть?
Тут меня и осенило -
Надо Вареньку лечить!

А потом приехал врач
И сказал: А ну не плачь!

Мы зашьем тебя красиво,
Будешь лучше всех Венер.
Люди скажут: вот так диво!
И поставят в интерьер.

Будешь ты красавица,
Будешь людям нравицца.

Про ленточки

Раз сидела на окошке,
Вдруг откуда ни возьмись
Прибежали обе кошки
И меня свалили вниз.

Разорвали на клочки,
На клочки, на ленточки.

Я поплакала-поныла
И сказала: как же быть?
Тут меня и осенило -
Надо Вареньку лечить!

А потом приехал врач
И сказал: А ну не плачь!

Мы зашьем тебя красиво,
Будешь лучше всех Венер.
Люди скажут: вот так диво!
И поставят в интерьер.

Будешь ты красавица,
Будешь людям нравицца.